Юрий Поляков: рассказываем, как таганрожец перевернул российскую эстраду

Герой нашей сегодняшней истории — Юрий Леонидович Поляков. Он родился в Таганроге, в Итальянском переулке.

— На Богудонии, — уточняет он с улыбкой.

Чем знаменит этот человек? Он ставил танцы. Половина современной российской эстрады так или иначе связана с его именем и его Шоу-балетом «Телефон».

Но давайте по порядку. Таганрог

— Восьмая школа. Жил на Богудонии, рядом с морем. С детства танцевал — один в семье. И всю жизнь. Уже в пять лет определился: сказал маме, что буду хореографом. Она удивилась, не поняла сначала. Потом соседка объяснила, что это за слово такое. Я ей: «Танцевать не буду — я буду ставить танцы».

С раннего возраста Юрий рисовал — балерин, танцующие пары. Пусть коряво, но с воображением.

— Я фантазировал: а если вот так движение, а если эдак? Когда у соседей появился телевизор с линзой, куда наливали воду, я впервые увидел «Лебединое озеро». И сразу подумал: «А я поставлю лучше!» — смеётся. — Тогда так и думал, на полном серьёзе. И жил с этой мыслью.

Мать Юрия была учительницей, но по профессии почти не работала.

— Там, где сейчас военкомат, раньше была шестая столовая. Мама заведовала ей. У неё было четверо детей. Школа не могла прокормить — пришлось идти в торговлю. И до самой смерти она проработала заведующей.

Но хореографические стремления сына она поддержала сразу.

Учеба

— Мальчик вырос. После школы поехал поступать. Сначала в Горький, на театральное отделение. Хотел, чтобы там была и хореография. Тогда великий педагог — Татьяна Доронина — вела курс. Прошёл вступительные, взяли. Но через полгода ушёл — хореографии было мало. Неинтересно.

Следующей попыткой стал Краснодарский институт культуры, хореографическое отделение.

— Два с половиной года проучился — и тоже бросил. Опять та же история: два занятия в неделю — это несерьёзно. Остальные предметы вообще не нужны хореографу.

Но ставить танцы он начал ещё раньше — ещё в школе:

— У нас классный руководитель поддерживал самодеятельность. Как нужно было что-то ставить — так я и брался. Сценки, хореографические миниатюры. И выигрывали — и по городу, и по области. Всё шло своим чередом.

Потом была армия и брак

— Меня забрали позже, потому что я учился. Только когда бросил — тогда и забрали. После армии — ранний брак. Жена — классическая танцовщица. А для меня это ещё один повод любить — мы же коллеги, у нас одно дело.

На тот момент Юрий уже работал. Без диплома, но с энергией и авторитетом.

— Я был молодой, работал сразу в трёх ДК: Комбайностроителей, Ленина и Прибой (сейчас, соответственно, ДК Приморский, ДК Олимп и ДДТ). И с детьми, и со взрослыми коллективами. Бегал между залами.

Особенно ярко он вспоминает работу в ДК имени Ленина — и знакомство с Ларисой Васильевной Китайской.

— В начале мы были врагами. Она — заслуженный деятель культуры, диктовала свои порядки в ДК. А тут я — пацан, ни возраста, ни регалий. Но у меня на наборе толпа стояла на улице — потому что я был молодой, потому что привнёс современную хореографию. Такого тогда в городе не было.

— Молодёжь шла ко мне. Девчонки, ребята — все ломились. Я был король танцплощадки на «Пятаке» в парке Горького. Там танцевал, там учил. Все хотели быть как я. И я говорил: «Пошли в ДК — научу!» В зале стояло по сто человек 15–17 лет. Тесно, не развернуться. А у других — залы пустые. Только дети записывались. Это злило всех. Особенно Китайскую. Она даже пыталась меня выжить. Но директор ДК был за меня — ему нужны были показатели. А у меня они были.

— Потом мы с ней подружились. И по-настоящему. Близко.

В 21 год Юрий женился. Сразу после армии. И вскоре с супругой они решили покинуть Таганрог.

За пределами Таганрога. Белоруссия

— Город казался маленьким. Хотелось самостоятельности. И вот мы уехали в Белоруссию — там открылся новый ДК «Текстильщики». Руководство молодое, обстановка интересная. СССР был тогда — неважно, Белоруссия или Россия. Всё одно.

— Никогда не забуду, как поставил тогда африканский танец. Директор у нас был — партийный, высший эшелон. Как партия скажет — так и делай. Ни шагу влево, ни вправо.

— А я решил сделать номер. Вроде бы — национальное, а на деле — современная хореография. Я тогда люминесцентную краску достал — редкость была. Щёткой окрасились, бусы — из ёлочных игрушек, копья — раскрасили. Получился танец: и диковинный, и красивый.

— Зал — в восторге. Сейчас этим не удивишь, а тогда вызывали на бис дважды. Приезжает комиссия из Москвы, отбирать номера на фестиваль. Берут: «Памяти павших», «Хлеба России», «Озерный край» — всё строго патриотическое. Мой африканский — в сторону.

— Я объясняю: это современная хореография! Мы с Африкой дружим, Лумумба у нас — символ. А мне в ответ: «Забудь. Я за твой номер партбилет отдавать не хочу».

— Ну, думаю, зараза. А я знаю: все осветители у нас — выпивающие. Подхожу, каждому по бутылке: «Ты — фонограмму, ты — свет. Только чтобы директор не знал». Потом скажем: ошибочно включили, балет ошибочно оделся...

— Идёт концерт. Прошли «Памяти павших», «Хлеба» — всё чинно. Директор сидит, светится — его номера. А тут — четвёртый номер. Мой. С копьями. Африканский. «Улюлю» по залу. Директор за сердце хватается. А комиссия — в восторге: «Вот это нам и надо на фестиваль молодёжи! Приедут со всего мира, а мы покажем, что и с Африкой на “ты”!»

— Директору стало плохо. Инфаркт. Умер. Человек себя так накрутил... Грех ли это с моей стороны — не знаю. Я хотел новое сделать. Как творец. Ну, поругает, подумал. Уволит. Но чтоб так — не ожидал. До сих пор считаю, что и моя доля в этом есть. Может, перенервничал, может, дома что случилось. Но этот танец его точно добил.

— В Белоруссии мы создали ансамбль песни и пляски «Белая Русь». Это был фольклорный коллектив, но с современной хореографией. Я ставил на фольклоре, но по-своему, по-новому. Получилось что-то вроде советского мюзикла — и вокал, и танец. Наш коллектив тогда гремел по всей Белоруссии. Часто показывали по телевидению.

Витебск и дальше — в Сибирь

Успех не остался незамеченным, и вскоре Юрия пригласили в Витебск — культурную столицу Белоруссии.

— Отдел культуры поднял вопрос: «Он молодой, должен быть в областном центре». Только приехал, а уже через год — ключи от квартиры. Прямо на стол положил первый секретарь, после премьеры.

Однако никто не хотел отпускать ценного специалиста без боя.

— Я тогда жил на Левом берегу, через мост, в новых домах. И как только стало известно, что меня переводят, начальник отдела культуры пожаловался первому секретарю: «Забирают, а нам в городе нужна сильная самодеятельность». И что вы думаете? ГАИ перекрыла мне выезд. Машина с мебелью и вещами — и не выпускают. Три дня вопрос решали. Подключили областное управление, более влиятельных людей — только после этого отпустили.

В Витебске Юрий начал с нуля — и снова добился успеха:

— Начал собирать большой коллектив. Работал в Музыкально-драматическом театре — хореографом, плюс вёл самодеятельность. Там был ДХТТ — Дом технической юности, проще говоря, дом культуры от профсоюзов и профтехобразования. Их раньше вообще за людей не считали, «гопотой» называли. А тут — ко мне сам управляющий пришёл. «Сколько у вас ставка?» — спрашивает. У меня была девяносто. Для театра в то время — неплохо. В ДК — и вовсе шестьдесят.

— «А я вам дам сто двадцать», — говорит. Я смеюсь: «Это же не театр, это самодеятельность. Я же не могу назад шаг делать — только вышел вперёд». Он предложил совмещать. А тогда это было нельзя. Нужны были специальные разрешения на полторы ставки. Театр, конечно, взбеленился. Но у меня характер был... не самый мягкий. Я сказал: либо я работаю как считаю нужным, либо ухожу. Согласились. Работал и в театре, и в ДХТТ.

Проблемы возникли из-за состава театра:

— Актёры — возрастные. Примадонны, которые и fouetté не крутили, и battement сделать не могли. Но у них имена, их нельзя заменить. Они уже на сцене кряхтели, а я ставил темповую хореографию. Молодёжь тянет, старшие — задыхаются. Я не мог подстраиваться — это же не дом инвалидов. Сначала чуть не удушили меня — в прямом смысле слова. Но ничего. В итоге выстоял.

А потом в Витебск приехал администратор Кемеровской филармонии — Гомалиев.

— Он пришёл на спектакль, в котором я ставил танцы — «Таблетка под язык». После показа говорит: «Хореографа хочу знать». Вызвали меня за кулисы. Он, наверное, ожидал увидеть какого-нибудь пожилого дядьку, а тут — я, молодой. Мне тогда лет 26–27 было. И он говорит: «Давайте работать у нас, в Кемеровской филармонии. Вам ведь эти спектакли, подтанцовки неинтересны. Сделаем шоу. Настоящее. Свой эстрадный балет. В стране такого мало. Это будет здорово. У нас художественный руководитель — Махмуд Эсамбаев».

Юрий замолкает, делает паузу, будто вспоминая.

— Махмуд Алисултанович Эсамбаев... Это имя сразу колени ослабило. Герой Соцтруда, депутат Верховного Совета, великий танцовщик. Его знала вся страна, на его концертах — стадионы. Имя, перед которым кланялись. Я, конечно, согласился. Бросил вторую квартиру — в Витебске. Тогда давали служебные: работаешь — живёшь, ушёл — под колено. Люди их ждали годами. А я оставил. Поехал в Кемерово. Началась новая глава.

С Севера - на Юг. Работа в здравнице Интуриста 

И вот открывается «Дагомыс» в Сочи. Великолепный отель. Тогда в стране ничего даже близко похожего не было. Это был кусочек Европы — холлы, концертный зал прямо внутри гостиницы, амфитеатр, световое оборудование из Италии. Мы такого света в жизни не видели — всё крутится, вращается. Сцена — сказка. В зале — белые кожаные кресла, амфитеатр, девятиэтажный корпус для интуристов в форме пирамиды.

— Там директором концертной программы был человек с говорящей фамилией — Владыка. И всё у него было на высшем уровне. Работала, например, Лайма. Тогда она ещё была не особенно известной — просто пела, с ней четыре девочки-подтанцовки. Её взяли из прибалтийского ресторана, где она начинала. А пела она потому, что «Дагомыс» был единственным местом, где артистам платили валютой. И работал там магазин «Берёзка» — можно было отовариваться. Это был удар ниже пояса для всей артистической Москвы. Все туда ломились — попасть в «Дагомыс» было мечтой.

— И вот — гастроли филармонии. Четыре концерта в «Дагомысе». В первый день — Лайма Вайкуле, певица из Прибалтики. Потом — наше шоу. У меня к тому времени балет уже был создан, мы катались по Сибири, залы собирали. Тогда ведь эстрады было мало. В основном — народные ансамбли, патриотика. Люди уже сыты были этим.

— Сейчас наоборот — к этому возвращаются. А тогда хотелось чего-то свежего. Сиртаки, танго — это было модно, интересно. Даже если певицу не знали — зал всё равно полный. Эстрадный концерт на афише — и всё, сто процентов аншлаг. Не надо было думать — соберётся или не соберётся. Иностранных артистов было мало. Сейчас их миллион, а тогда — на пальцах двух рук можно было пересчитать. Редкость.

Мы приезжаем в «Дагомыс», работаем четыре дня. Полные залы. Интуристы — в зале. Да и без нас — в любом случае вечером все шли на концертную программу гостиницы. И вот ко мне подходит Владыка. Говорит: «Вы тут мистер художественный руководитель коллектива, да?» А мы уже назывались «Телефон». Почему? Потому что мы постоянно звонили, договаривались, решали. Название дурацкое, но так и прижилось.

— И вот Владыка говорит: «Мы бы хотели, чтобы ваша программа у нас была постоянно. Первое отделение — приглашённые артисты. Второе — вы. Наш балет. Сделаем хорошую рекламу». У них даже такая идея была — автобус с мини-баром, лёгкие вина, шампанское. Этот автобус курсировал по отелям с надписью «Дагомыс — программа». Люди садились и ехали. Очереди были, не пробиться. Всё ради шоу.

Лайма Вайкуле тогда была интересной. Прибалтика для нас тогда — почти зарубеж. Более свободные, раскованные, современные. Зритель это чувствовал, ему нравилось.

— Мы отработали, я подумал: ну всё, опять остаюсь. Чувствую себя как политическая проститутка, — смеётся. — Куда зовут — туда и остаюсь. Два-три года — и дальше. Это плохо кончится, думаю. Обычно отказывался, но тут… «Дагомыс», иностранная площадка, «Берёзка», 15 долларов за концерт — это были безумные деньги. Ну и остались.

— Со скандалами, конечно. Позвонили в филармонию — сохранили за мной ставку, даже ложу дали, чтобы балет остался числиться. А я работал в «Дагомысе», а трудовая — в Кемеровской филармонии. Так и договорились. Проработали четыре месяца. Аншлаги. Люди шли за всем: за шоу, за светом, за балетом. Впечатляло.

Зал собирался под ключ. И главное — не надо было набирать на целое отделение приглашённых артистов. Одну звезду в начале — и всё. Дальше работали мы. Эстрадного балета было мало. Мы выходили в каркасах, с придумками — народ сходил с ума.

— Всё придумывал из головы. Тогда по телевизору эстраду показывали раз в год — в новогоднюю ночь. Покажут немецкий балет — минут на пять. Всё. Поймать — и то везение. Запомнить — невозможно. Минута-полторы, и дальше — народные танцы. 

Большая сцена: работа с Аллой Пугачевой. На рубеже веков.

И вот нам в «Дагомысе» говорят: завтра приезжает Алла Пугачёва с мужем, Евгением Болдиным. Верхние апартаменты, президентские. Там и жить будет. Ну, мы, конечно, взволнованы — это уже тогда была суперзвезда.

— Заходит она в зал — и сразу видно, как встречают настоящую звезду. Даже иностранцы её узнают. А наши — у кого деньги были, в основном армяне, грузины — аплодируют стоя, пока она доходит до своего столика. Тогда её директором был Олег Наумович Непомнящий.

— Она пришла на программу. Лайма поёт. Спела. На Пугачёву впечатления не произвела. Тогда Вайкуле, конечно, ещё не пела так, как позже. Были и шарм, и фактура, но не было той уверенности, когда женщина себя чувствует. А Алла уже была номер один в стране. Настоящая суперзвезда. Смотрит нашу программу. Это был 1989 год, она приехала перед «Рождественскими встречами».

— И тут за кулисы влетает администратор — в истерике: «Вас срочно просит Алла Борисовна!»

— Я в шоке. Алла Пугачёва! Я испугался. Дрожь взяла. «Иди, она ждёт». Подхожу — руки под стол прячу, чтобы дрожь не видно было. Думаю: сейчас скажет — «дерьмо какое-то поставили».

— А тут ещё Владыка сидит — думаю, сейчас опозорит перед ним и нас выкинут, а нам ещё платить должны.

А она говорит: «Давай поговорим нормально. Пойдём в номер, с Женей». Я понял — не хочет, чтобы Владыка слушал. Ну пошли. Я впервые в жизни пробую виски с колой. Я вообще не пьющий. Но как — Алле сказать «я не пью»? Самоубийство. Пью, что дают. И думаю, что кола — это спиртное, а виски, наоборот, добавка — потому что её меньше налили! — смеётся. — Потом разобрался.

— Она говорит: «Посмотрела я тебя. У меня работает балет “Рецитал”. Но твой мне нравится больше. Хотя у меня там Кристинка танцует».

— Рассказала, что будет делать «Рождественские встречи» и будет раскручивать молодых. Малин, А-Студио, Белый Камень, Аллегрова — тогда о них никто не слышал. «Хочешь работать по-настоящему? Я тебя беру. Сейчас у меня гастроли, потом — Кемерово».

— Я ей: «Алла Борисовна, как же я уеду? Мы прижились. Люди к нам едут». Иду к Владыке, говорю, как есть. Он — категорично: «Никуда не поедешь. У нас контракт. Даже не думай». Я понял — всё, бессмысленно.

— А потом охрана появляется. Мы жили на втором этаже, где вся обслужка. Вдруг — два охранника. Никогда их там не было. А тут — как будто тюрьма. Артистов просто не выпускали. Я тогда и понял, что это за структура — мафия настоящая. Нас категорически не выпускали.

— Алла звонит: «Всё. Заказываем билеты. Сегодня выезжаем. Встретимся в Кемерово. Там у меня тур по Сибири. Возьму тебя, покатаю, посмотрю, как работаешь на большой сцене». Я ей: «Невозможно. Контракт. Запрет. Там ад — не вырваться». Она: «Я решу этот вопрос».

— И тут вижу — Владыка ходит зелёный. Добро у него ушло с лица. Всё — мафия, страшно глядеть. «Никуда не поедете. Разве что в мешках».

— Думаю, накрылась мечта. А тут — приходит Болдин и Олег Наумович. Люди тоже непростые, с такими связями, что даже Владыка не может тягаться. Начинается скандал. Крики за дверью. «Никуда он не поедет!» Те — звонят, подключают Кабзона.

— В итоге Владыку «ломают». Что-то ему пообещали. Он вызывает меня: «Разрешаю только потому, что это — Алла Борисовна. Но помни: у неё не будет валюты, как у нас. Здесь у тебя стабильная работа. А там — как карта ляжет. Сегодня шоу, а завтра она отдыхать решит — останешься без работы. А она отдыхать любит».

— Но я решаюсь. Выезжаем в Кемерово. И начинается всё — встреча, репетиции. Поселили нас на даче у генерала. В гостиницах она тогда почти не жила — уровень не тот. В Кемерове таких не было.

— Впервые вижу Аллу без грима. Розовые тапочки с кроликом, халат. Конопатая, рыжая, волос поменьше — без шиньонов. Настолько домашняя, уютная, что на улице ты бы её не узнал. Очень любит готовить шарлотку. Это у неё получается. Всё остальное — Люся делала, помощница. А пирог — сама.

— Начали отрабатывать маршрут. Первые «Рождественские» — пошло-поехало. На третьи — кризис в стране. Алла собирает артистов: «Всё. Останавливаем шоу. Денег нет. Даю всем вольную. Работайте, где хотите». Она тогда собиралась делать Театр песни. Деньги туда уходили, да и кризис добил. Декорации дорогие, свет. Решила балет отпустить.

Десятилетие за рубежом

— Но перед этим говорит: «Юра, слушай. В Болгарии — сто лет Южному берегу. Они просят твой балет. Я шлю тебя и “Рецитал”. Санкина, хореографа “Рецитала”, уже убрали — пил сильно. Ты веди оба».

— Мы едем в Солнечный берег. Зарплата — пять долларов в валюте. Мы счастливы. Плюс — советская зарплата при театре и суточные в валюте. А для нас тогда Болгария была как Нью-Йорк. Никогда за границей не были. Это был праздник.

— Но оттуда звонят: «Оставьте только “Телефон”. “Рецитал” нам не нужен». Говорят: ваш стиль подходит — джазовый. Пример можно посмотреть в клипе Пугачёвой «Брось сигарету». Это мы. Потом — с Аллегровой. «Императрица», клип на «Музыкальной дорожке». Там тоже мы. Хотите понять наш стиль — смотрите туда.

—Поехали мы в Болгарию, поставили там наш балет. С нами поехала вся администрация. Чтобы, как говорится, в такой дорогой стране — под надзором. Контроль. А мы впервые в жизни попали в настоящий профессиональный зал варьете. Он до сих пор работает в Болгарии.

Представьте себе: огромное круглое здание, как шайба. Пол поднимается в три яруса, есть подвесы — актёры могут «летать», даже бассейн может появиться прямо на сцене. Для нас это был космос.

— Само шоу — к столетию Южного берега. Международная программа: ГДР, Чехословакия, все соцстраны. И — русская эстрада. Режиссёр — Хачо Кирилов Бояджиев. Болгарин, но работал в Голливуде, снимал документальное кино. Вот ему и заказали эту юбилейную постановку.

— Программа была шикарная, всё очень интересно, режиссёрски тонко. Начали работать.

— Но как только приехали — болгары в шоке. Балет — 12 человек. А сопровождающих — 14! — смеётся. — Они привыкли: артист, максимум администратор. А тут... «А это кто?» — «Директор». — «А это?» — «Помощник костюмера». — «А это?» — «Бухгалтер». — «Как, зачем бухгалтер?». — «У нас артистам деньги давать нельзя».

Ну и да, платили нам совсем другие деньги. Нам — по пять долларов в день. Всё остальное уходило в бухгалтерию. Но и этих пяти хватало: там за доллар можно было и первое, и второе, и бокал вина. Хватало. Стали работать. Людей — аншлаг. Русские ходили. Потому что балет. Наши зрители — они понимают. Разбираются.

— И вот вызывает меня Хачо Бояджиев. «Слышал, — говорит, — вашим артистам платят по пять долларов. Это правда?» — «Правда». Я не врал. Я думал — так и должно быть. — «А ты сколько получаешь?» Я говорю: «Много. Семь». — «Семь?» — «Ну да, как хореограф — на два больше». Я тогда правда думал, что это очень много. Мне бы и пяти хватило.

— А он: «Юра, если бы ты за границей работал, твои артисты получали бы по 100 долларов в день. А ты — 500». Я — в ступоре. Думаю, что он такое говорит?

— А он начал по чуть-чуть, день за днём, эту мысль в меня вкладывать. А мы понимали: Алла нас отправила в одиночный тур, шоу встали, «Рождественские» приостановлены. В «Дагомыс» не вернуться — ушли не очень красиво. В Кемеровской филармонии — тем более: «Раз уехали — до свидания». Самостоятельно работать было нельзя. Мы — в подвешенном состоянии.

— И вот я начинаю с Баджиевым общаться: «Как вы себе это представляете? Я не хочу бросать страну. В Болгарии — гастроли хорошо, но гражданство менять не буду». А он: «Да не надо. Работайте спокойно. Сделаем вам рабочие визы. У меня связи — Америка, Европа, менеджеры, предложения. Сейчас покажу». И правда — сразу пошли варианты.

— Сначала — Германия. Европа-парк. Театр. Потом — Польша, оперный зал. Режиссёр Тадеуш. Программа «400 белых роялей». Греция, Кипр, Италия, Тунис. Двадцать две страны. Маршруты, гастроли — один за другим.

— А потом Александр, солист «Рецитала», говорит: «Юр, поехали домой». После десяти лет за границей — не туристы уже. Мы там жили. Нас и домой звали — зарубежные артисты. Видели у нас плюсы, у них — свои. Что-то лучше у нас, что-то — у них.

И снова Россия. Ирина Аллегрова  

— И мы решили: возвращаемся в Россию. Хотя постоянная работа у нас была — в том же Европа-парке. Но поехали домой. Группы развивались, у нас уже было три-четыре состава. Основной — возвращается.

— И вот говорит мне все тот же Александр: «Ты давно не был в России. Пугачёва сейчас не работает — перерыв у неё. Киркоров, конечно, скачет по сцене, но суперзвезда сейчас — Аллегрова. Она собирает аншлаги. Лучше — нет никого».

— Я ему: «Это та, которую Алла выгнала? Я ж заступался за эту Иру, говорил — слабая. Никакая была». — «Ты бы сейчас её увидел. Я сам не узнаю».

— «Давай так, — говорит, — приезжаете в Москву. Я встречу вас в аэропорту. У неё концерт через две недели в Олимпийском. Первая программа. Я ей показывал твои записи — ей понравилось. Хочет работать с тобой. По приезду — поработаете, а потом решите: оставаться или ехать дальше».

— У меня же коллектив — со всей страны. Украина, Прибалтика, Сибирь, Таганрог. Все домой хотят. И собирались мы по телефону — кто откуда, поэтому и «Телефон» название такое осталось. Смешное, но родное.

— Я говорю ребятам: «Хотим? Давайте поживём в Москве. Посмотрим столицу — сто лет не видели. Поработаем на русского зрителя. Надо ли нам это вообще?»

— У нас стиль-то уже другой был, западный. Тогда ещё не было «Тодеса» в том виде. Он был с Леонтьевым. Алла Духова? Её вообще никто не знал. Это потом она решила, что она хореограф. А начинала-то как… Она ведь за слонами подметала, на слонах каталась — вот и весь танец. Потом появился спонсор, хороший, и она набрала хореографов, которые за неё ставили. Так и появился «Тодес». Хотя сам балет у неё хороший.  

— Начали мы работать с Ириной Аллегровой. И вы знаете — она мне как человек так понравилась. Вообще не похожа на артиста. У неё свой мир. Алла Пугачева— великая, да, но она и тусовщица великая. Для неё банкет, сабантуй, миллион людей — вот это жизнь. Это интересно. А Аллегрова — наоборот. Тишина, уют, домашний свет. Говорит: «Поехали ко мне домой, посидим. Что-нибудь приготовлю». Я удивился: разве бывают такие звёзды? На сцене — огонь, в жизни — пыль смахнёт, яблоки порежет. Великолепно готовит. Такая… настоящая. Душевная. Всех угощает, винца нальёт, поговорит. Наш балет от неё не отходил. После концерта — сразу к ней на дачу, под Москву.

— Она никого не брала, кроме балета. Её водитель возил нас туда-сюда. И всё говорила: «Юрочка, у меня маршрут — поехали со мной. Хочу вас всей стране показать».

— Помню, говорит: «В Ташкенте у меня концерт. Зал Дружбы — огромный. Самый большой до сих пор. Там будут концерты — давайте поедем». Убеждала. А мы только вернулись в Россию — даже до дома не доехали. У меня мама живая ещё была. Хотелось к ней. А она звонит: «Когда ж я тебя увижу?» — «Мама, сейчас маршруты. Никак не получается».

— И мы поехали с Аллегровой. Великолепно всё прошло. И концерты, и работа, и она сама — человек настоящий.

Московская задержка: Ласковый Май

— И тут судьба сводит меня с Андреем Разиным. Это, я вам скажу, была судьбоносная встреча. Он стал моим самым близким другом. Мы дружим до сих пор — много лет, крепко.

Он совсем другой, не такой, как кажется по телевизору. Его считают аферистом — а он вовсе не аферист. Он умный. Очень. Человек с высшим юридическим образованием, с мозгами, которые умеют превращать идеи в деньги. А для этого, знаете, одних амбиций мало — нужны большие мозги.

— Помню, однажды я попал на встречу с гербалайфщиками. Те что-то рассказывают, втюхивают: «Возьмите то, возьмите это». А я им: «Да зачем мне всё это нужно?» И один из них мне говорит: «Если вы такие умные, почему такие бедные?» Вот фраза — врезалась навсегда.

И вот Разин мне говорит: «Слушай, а что она вам платит?» А Аллегрова, надо сказать, платила очень хорошо. Ставка для танцора — тысяча долларов, у меня — три. Работы было много. До 25 концертов в месяц. Перелёты, переезды, сцена, свет. Мы пахали без остановки. Она хотела быть звездой и шла к этому на износ. А Разин продолжает: «Я делаю “Белые розы” в Олимпийском. Ты мне нужен. Ты же с Пугачёвой делал “Рождественские встречи” — а я буду делать “Белые розы белой зимой”. Шатунов работает. Все свои».

— И тут Ира — Аллегрова — говорит нам: «Я беру месяц перерыва. Отдохните, съездите — кто в Питер, кто в Харьков, кто в Таганрог, по домам».

— А у нас тогда отношения были такие, как у всех в шоу-бизнесе: никакой трудовой, никаких официальных договоров. Всё — по слову, по настроению. Захотела — уволила. Захотела — оставила. Люди — в разлёте. Всё зависело от настроения. Она — да, порядочная, хорошая, но всё равно всё — по наитию. Сегодня ей нравится балет — завтра новый наберёт, и ты свободен.

— И вот Аллегрова уходит на паузу, а Разин говорит: «Оставайтесь в Москве. У меня шестнадцать концертов подряд в Олимпийском». Я в шоке. «У тебя? Шестнадцать? Алла четырнадцать с трудом собрала! Где Алла Пугачёва — и где Ласковый май!» — говорю ему. — «Андрюша, да ты гонишь».

— Ну, самое интересное началось, когда мы с Разиным разговаривали. Был с ним его директор, Рашид Якубжанович Дайрабаев. И с чемоданчиком. Сидят, уговаривают меня. А я говорю: «Да мы устали. Артисты бунт устроят. С Германии только приехали, мечтали по домам. А тут опять в работу с головой. Надо отдохнуть».

— Разин говорит: «Ну что вам — ещё две недели! Заработаете столько, сколько нигде. Я плачу в пять раз больше». Я отвечаю: «Пойду к артистам». Спрашиваю у них: «Хотите в пять раз больше заработать?» — «Подождут родные, — говорят. — Квартиры купим, деньги домой привезём. Какая разница, с кем работать? Что делать-то?» — «Подтанцовки».

— Он даёт мне фонограммы. Мы выходим на репетицию в Олимпийский, нам выделили крыло. Включаем музыку — и… теряем сознание. Никто не ожидал, что песни «Ласкового мая» идут по семь минут. У Пугачёвой, у Аллегровой — максимум 3,5–4 минуты. А тут — по семь, по восемь. Это катастрофа для артиста.

— Один номер оттанцевали — и всё, вторая половина состава уже переодевается и на сцену. Через два часа всех можно вывозить на скорой. Ни денег, ни славы не хочется — только бы выжить. Надо было что-то придумывать.

— А Разин спокойно так: «Там немного. Всего 21 песня». — «Это без перерыва?!» — смеюсь. Придумали «картиночки»: то посидим, то полежим, то похлопаем — лишь бы отдышаться и силы собрать.

— А у нас к тому времени уже был усиленный состав «Телефона». Когда с Аллегровой работали, я понял — для стадиона уровня Олимпийский нужно 20 человек. И вот тогда я был в хороших отношениях с Делюгиным. Он мне и говорит: «Юра, у меня гимнасты — олимпийцы. Кто золото, кто серебро брал. А теперь никому не нужны. Лучшие идут в тренеры, остальные — на улицу. Возьми их в балет».

— Я решил попробовать. До меня никто гимнастов не брал. Потом это уже «Тодес» стал брать, а мы были первыми. Набрал акробатов. И стало гораздо интереснее. Сальто, фляки, вращения, «геликоптеры» — зрителю это в диковинку, и выглядит сильно.

— С таким составом и пошли с «Ласковым маем». Платили бешеные деньги.

— А потом Разин говорит: «А ты знаешь, Рашид ведь должен был тебе чемодан отдать». Я не понял. «Какой чемодан?» — «Ну, тогда, когда ты пришёл, сказал: да, будем работать, но потом точно уходим, отдохнём. Мы же с Рашидом тебе миллион рублей везли. Чтобы подкупить».

— Я смеюсь: «А я дурак, согласился без денег. Творчество любил». Разин смеётся: «Мы забыли!»

— Тогда за миллион можно было квартал Таганрога выкупить. А я — без торга, за идею.

— С Андреем мы потом много лет дружили. Он часто приезжал в Таганрог. Сейчас живёт в Америке, раньше был в Турции. Сейчас вот — кругосветку делает, интервью даёт. Мы считаемся лучшими друзьями. Кто бы что ни говорил.

— Его считают аферистом — а я так не думаю. Он предприниматель. Великий. С воздуха деньги делает — да. Но никто так, как он, не платил артистам. Никогда.

— А потом, что странно — поработают с ним люди, проходит лет пятнадцать — и начинают чего-то требовать. Какие-то деньги. А вы, простите, если на заводе работали пятнадцать лет назад — вы же не идёте требовать доплаты? А тут почему-то — можно. Все взрослые, самостоятельные. Почему требуют?

— Он не мальчик — ему уже за шестьдесят. Смешно. Я его всегда поддерживаю. И не должен он никого содержать вечно. Как и Алла Борисовна. Работали — платили. Помогали — да. И продолжают помогать. Когда Борю Алибасова облили и подожгли — миллионы собирали. Ни Разин, ни Пугачёва не пожалели — все скинулись, помогли встать на ноги. Это нормально. Это по-человечески.

И снова - Таганрог

— Я никогда не бросал Таганрог. Жил в Москве, на Лесной улице, у Белорусского вокзала. Но как только вернулся в Россию — больше за границу не уезжал. А в Таганрог — регулярно, к маме. Она здесь, одна. Болела. Я приезжал.

Постепенно стал работать в России. И артисты начали сами проситься ко мне — потому что знали, с кем я работал. С Аллегровой, с «Ласковым маем». А это — звёзды. Значит, концерты, гастроли, работа. Значит, надёжно. Те, кто действительно хотел танцевать, быть на сцене, — все ко мне. А потом пошли и гимнасты. Узнали, что я беру — стали проситься со всей страны. Потом я и вовсе начал собирать балеты из одних гимнастов. Стали делать группы, отправлять. Уже всё: и ночные клубы, и казино — куда угодно.

— Мама болела, одна. И я решил остаться. Сделал несколько групп, приезжал их контролировать. Квартира в Москве стоит — поживу пока с мамой. Она одна, тяжело ей. А я — младший в семье, ближе всех к ней был.

Остался жить с мамой. Групп сделал много. Отправлял в Германию, в Италию, на Кипр, в Турцию — по всему миру балеты поехали работать. Менеджеры приезжали ко мне прямо сюда, в Таганрог, заключали договоры. Вот эта постройка у меня за спиной — это балетный зал. Первый в России частный балетный зал. Тогда ни у кого такого не было.

— Когда Моисеев сюда приезжал, с ним был его директор Горох. Мы с ним хорошо дружим. Я Боре — Моисееву — помогал хореографию ставить. И вот Горох всегда шутил: «Скажи, у тебя свой зал или арендованный?» Я: «Свой». А он на Аллегрову поворачивается: «Ирочка, у тебя ведь арендованная студия? А у Полякова — свой зал».

— И сюда приезжали все. Кто из Москвы, кто из Европы. Жили в гостинице или у сына моего — на Мариупольском у него большой дом. Могли там разместиться. Репетировали здесь. Со всего мира приезжали.

Ну и вот — я перешёл на спокойный образ жизни. Балеты работают, я выезжаю, проконтролирую, недельку посижу, возвращаюсь. Запущу программу — возвращаюсь.

Когда мне исполнилось семьдесят, я сказал себе: всё, старость. Решил остаться здесь, в Таганроге. Не хочу больше Москвы. Здесь корни, здесь могилы родных. Да и Москва мне больше не интересна. Я не тусовщик — я домашний человек.

О таганрогской культуре 

У нас в Таганроге был «Мьюзик-холл» при Дворце Комбайностроителей. Мы его делали вместе с Сергеем Шило. Хорошо дружили. Он сказал: «Хочу, чтобы такое было в городе». И мы в ДК молодёжи запустили «Мьюзик-холл». Проработали три года. А потом пошли проблемы. Начали всё выкупать, продавать. Я отошёл. Тогда здание купил Медведев, а ему горком поставил условие: покупаешь — но мьюзик-холл должен работать. Я понимал: ему это неинтересно. Ему интереснее дискотеки, молодёжь собирать. Концерты — хлопотно и денег меньше. Мы сели, подумали — и решили: надо заканчивать. Пока Шило был жив — работали. А когда его убили — всё закончилось.

— Сейчас в городе осталась самодеятельность. Лариса Васильевна Китайская, Александр Зубков — бальные танцы. Людмила Ивановна Кобылкина-Голубенко — у неё народный коллектив Котельщика, очень талантливый. Народные танцы — но на профессиональном уровне. Очень прилично. Она старше меня — мне 73, ей, наверное, 75. Давно не виделись, но я всегда уважал её работу.

— Много моих учеников работает. Андрей Малиев в ДДТ. В ГДК долго вела моя ученица. Есть хорошие коллективы. Браневская, тоже моя ученица, но она уехала в Москву.

— В Таганроге самодеятельность, в общем, неплохая. Ну, кроме Людмилы Голубенко — она действительно на профессиональном уровне. Остальное — самодеятельность. Бывает: хорошая хореография — но идея слабая. Или костюмы сильные — а танцуют плохо. Нет баланса. Нет такого, чтобы всё в комплексе — и костюм, и танец, и постановка.

— Когда я появился в городе, все — и ДК Ленина, и Зубкова — пришли ко мне. Сначала расстроились, истерили в отделе культуры. Потому что лучшие солисты пошли ко мне. А у меня были сильные репетиторы. Четыре человека — отрабатывали мою хореографию. Я ставил — они шлифовали. Приходили ребята, девочки, которые по 10–15 лет в самодеятельности — а за три месяца у нас делали в пять раз больше. Потому что педагоги были профессионалы. А те — не могут выжать из ученика, если сами не знают.

— В городе нет ни одного настоящего профессионального хореографа. Людмила Ивановна — да, потому что бывшая солистка «Берёзки». Вышла замуж, сюда приехала. У неё профессиональная подготовка — вот и результат. Но она уже старенькая. А я в 70 сказал: стоп. Я больше не хореограф. Меня приглашают — судить, консультировать, семинары читать. Но группу вести — нет. Категорически. Это уже смешно.

— Я могу любому хореографу на ошибки указать. Но вложить в танец молодость, то, что есть внутри в 25 лет, — в 73 это не выйдет. Не будет. А зачем смешить людей? Я же не в цирке работаю. 70 — это потолок для эстрады. Если бы я был классическим хореографом — можно было бы и в 90. Потому что классические хореографы — это не совсем хореографы. Всё за них уже поставлено. «Лебединое озеро», «Щелкунчик» — всё из XVIII века. Они просто повторяют. Только Юрий Григорович сделал «Спартака». Но у него была Мая Плисецкая — она любого хореографа вытянет. Хореограф — это тот, кто ставит. А кто повторяет — тот репетитор. Как прочитать стихотворение или сочинить — разница большая. Но сейчас всё перемешано. Пусть будут хореографами — так принято.

— Вот, например, Алла Духова из «Тодеса». Какой хореограф, если танцевать не умеет? Хореограф должен придумать движение, показать, повести за собой. А она пишет — «художественный руководитель». Ну да, может нанимать любых хореографов — только их имён не объявляют. Санкин — хореограф. Данель — тоже. Если человек сам ставит — он хореограф. А если приглашает или повторяет — это репетитор. Это тоже нужная работа. Хореограф ставит, а по 12 часов отрабатывают другие. Но если только отрабатывать — ничего нового не будет. Нового дыхания не появится. А «А-Студия»? Познакомились, когда о них никто не знал. Просто мальчики из ресторана. Филипп Киркоров? В семнадцать лет в Ленинградском мюзик-холле пел. Иностранец, внешность приятная, голос — хороший. С Аллой поехали на концерт, посмотрели — и забрали. Подружились. Все клипы — «Ой, мама, шигадам», «Салама», «Мы — люди городские» — сняты с нашим балетом. Сейчас он болеет, похудел. Сильно повлияла смерть отца. Он вообще человек чистый, как ребёнок. Его легко развести, взрослому — пару слов, и он в истерике. Кажется, король на сцене, а за кулисами — ранимый, беззащитный. Люди это знают и пользуются. А он не плохой. Просто очень светлый.

А больше всех петь любит Разин. Не умеет, но очень хочет. А те, кто умеет, — устали. Всех по 70. Всем тяжело. Пора бы остановиться — да нельзя. Потому что со звездой уходит не только звезда. Уходит всё: оркестр, балет, администраторы. А куда их потом? Она-то уйдёт. А они? У них денег — дай бог, на полгода. Вот сейчас Леонтьев уехал. У него команда была хорошая. А теперь? Один пиццу возит. Всё. Бросил. Им по 45–47 лет. Кто возьмёт таких? Сейчас свои — по двадцать. Первый год помогал, потом — всё. Разошлись кто куда. Танцевать умеют — больше ничего. Идут в курьеры, таксисты, грузчики.

А у балетных — срок вообще короткий. В 45 — всё. Хотя стаж — 35 лет, пенсия. Но куда? Платят как всем. Без работы — не протянешь. Не каждый может преподавать. Шикарный танцовщик — не значит хороший педагог. И наоборот. Один-два из коллектива пойдут в педагоги. Остальные — нет. Коллективы по 18–20 человек — и почти все потом меняют профессию.

Вот такую историю нам рассказал Юрий Леонидович.  В комментариях расскажите, а вы знали, что Таганрог замешан в становлении нашей эстрады?


С. Клунный
Новости на Блoкнoт-Таганрог