Тога для героя

В Московской Руси исторические события традиционно увековечивались возведением храма; первый замысел памятника-изваяния возник у Петра Великого: в 1716 году он повелел Б.-К.Растрелли создать монумент, символизирующий триумф преобразованной им России. Скульптор создал модель величественной конной статуи, которой предстояло занять место на высоком пьедестале с аллегорическими фигурами, однако этот проект осуществлен не был.

Спустя полвека конную статую Петра Первого воздвигла на Сенатской площади Екатерина Вторая - шедевр Э.-М.Фальконе, торжественно открытый в 1782 году, стал первым скульптурным мемориальным монументом в России. Новые памятники появились в столице по замыслу императора Павла: в 1800 году он установил перед Михайловским замком статую Петра Великого, исполненную по модели Б.-К.Растрелли еще в 1743-1747 годах. В следующем, 1801 году, на Царицыном лугу появился памятник А.В.Суворову, изваянный М.И.Козловским.

   Незадолго до наполеоновского вторжения император Александр отправил скульптора Ивана Мартоса и живописца Ореста Кипренского в Москву с целью приискания места для памятника Минину и Пожарскому. Установить монумент не успели: он был сооружен лишь через семь лет и стал символом национального единства, спасшего Россию не только от польского нашествия в XVII столетии, но и от нашествия "двунадесяти языков" в XIX веке. Александр I торжественно открыл его 20 февраля 1818 года. Три месяца спустя скончался Барклай де Толли. Рескриптом от 23 сентября 1818 года Александр I возвестил о своем намерении увековечить память главных полководцев Отечественной войны 1812 года монументами близ Казанского собора в Санкт-Петербурге.

Одежду и вооружение для Петра и Суворова скульпторы Растрелли, Фальконе и Козловский заимствовали у героев античности. В изображении одежды и оружия Минина и Пожарского знаменательно совмещение реалий Рима с реалиями средневековой Руси: оно отразило сознательное стремление Мартоса представить равновеликими подвиги отечественных героев и героев классической древности. Но Барклая и Кутузова государь повелел представить в их генерал-фельдмаршальских мундирах и с пожалованными им наградами.

Это требование вызвало смятение как у наших теоретиков искусства, так и у наших скульпторов; намерение Александра было воплощено в жизнь много позднее, в царствование императора Николая.

 

Римляне фрака не имут

 Подвиги Минина и Пожарского были удалены от ваятеля на два столетия, и материальные приметы давно прошедшей эпохи легко укладывались на прокрустово ложе классических канонов. Но вообразить на столичной площади величественные статуи русских полководцев, превзошедших в славе величайших героев древности, - вообразить их облаченными в мундиры фрачного покроя было невозможно.

В теоретическом трактате "Опыт о выборе ваятельных предметов для всенародных памятников" (1812-1814) будущий президент Императорской академии художеств А.Н.Оленин поставил вопрос о том, какими средствами располагает монументальная скульптура для создания образа героя современности, причем за рассматриваемой им абстрактной фигурой "великого мужа, которому воздвигается памятник", нетрудно угадать Александра I. Эстетическая коллизия классицизма, перед которой в замешательстве остановился Оленин в своих размышлениях, заключалась в том, что апелляция к вечности, свойственная мемориальной скульптуре, приходила в вопиющее противоречие с суетностью современной моды - как гражданской, так и военной.

"Каким же образом во всенародных памятниках можно сохранять истину и соглашать ее с изящным вкусом?" - вопрошал Оленин. Очевидно, удовлетворительно разрешить этот вопрос ему не удалось: современный европейский костюм Оленин находил (и без обиняков называл) уродливым. Воззрения, весьма близкие оленинским, Александр Грибоедов несколько лет спустя высказал устами Чацкого:

Но хуже для меня наш Север во стократ
С тех пор, как отдал все в обмен на новый лад,
И нравы, и язык, и старину святую,
И величавую одежду на другую
По шутовскому образцу:
Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем,
Рассудку вопреки, наперекор стихиям.

По-видимому, мысль о том, что изваяние способно предать векам образ героя в одежде, скроенной "по шутовскому образцу", казалась Оленину нестерпимой (конечно, он не относил это к надгробным памятникам и монументальным рельефам, где такое "послабление" допускалось). Это чувство разделяли лучшие русские скульпторы. В 1827 году условие изобразить Кутузова и Барклая де Толли в генерал-фельдмаршальских мундирах послужило едва ли не главным препятствием для участников конкурса на лучшие модели памятников перед Казанским собором в Петербурге. И.П.Мартос, В.И.Демут-Малиновский, С.С.Пименов и Н.А.Токарев, как отмечает известный историк скульптуры Е.В.Карпова, "поспешили отказаться, смутившись, кроме всего прочего, требованием изобразить героев в современных мундирах".

   Спасительный плащ

Едва ли не первым, кто отважился изобразить в монументальном и мемориальном изваянии современного героя в свойственном ему мундире, стал выдающийся немецкий скульптор Х.Д.Раух (1777-1857): в 1819-1822 годах он исполнил мраморные статуи прусских полководцев Бюлова и Шарнгорста для памятников, воздвигнутых им в 1822 году на Унтер ден Линден. Эти монументы произвели сильное впечатление на великого князя Николая Павловича: близ этих статуй на параде 23 сентября 1824 года он в качестве шефа 6го Кирасирского (Бранденбургского) полка Прусской армии отдавал рапорт своему тестю, королю Фридриху-Вильгельму III. Истово почитая память Отечественной войны, в пятнадцатую годовщину национального подвига Николай I вернулся к замыслу старшего брата, но объявленный им конкурс, как сказано выше, оказался бесплодным.

 

В связи с этим в следующем году из Италии вызвали Б.И.Орловского и С.И.Гальберга. Однако последний также тяготел к условной трактовке образов; неудивительно, что в конкурсе 1828 года победил Орловский. Впрочем, и он счел нужным задрапировать героев в широкие плащи, не рискнув, по-видимому, изобразить тучного Кутузова в мундире фрачного покроя. По этому пути пошел и Мартос, получивший после смерти Александра I заказ на создание памятника императору в Таганроге: в 1829-1830 годах он исполнил модель статуи Александра в плаще, наброшенном поверх мундира, подобно римской тоге. Этот памятник был открыт 23 октября 1831 года.

Шесть лет спустя, в двадцатипятилетнюю годовщину со дня окончания Отечественной войны, 25 декабря 1837 года были торжественно явлены публике и памятники генерал-фельдмаршалам Кутузову и Барклаю де Толли.

   Таким образом, на рубеже второго и третьего десятилетия XIX века эстетические каноны, препятствующие изображению исторического мундира в русской монументальной скульптуре, были разрушены. Вслед за памятниками Александру I в Таганроге и Кутузову с Барклаем в Петербурге один за другим были открыты "всенародные", по терминологии А.Н. Оленина, памятники военачальникам М.П. Лазареву в Севастополе, М.С. Воронцову в Тифлисе, И.Ф. Паскевичу в Варшаве, И.Ф. Крузенштерну в Петербурге, Н.Н. Муравьеву-Амурскому в Хабаровске, А.В. Суворову в Рымнике; не говорим о многочисленных памятниках императорам Петру I, Александру I, Николаю I, Александру II, Александру III и великому князю Николаю Николаевичу (Старшему).

Ранее в Таганроге чеховская декада завершилась рассказами о памятниках и скульптурах. Сотрудники библиотеки представили гостям уникальный материал об истории создания в Таганроге памятника Антону Павловичу Чехову и скульптурных композиций героям его произведений.

 

Новости на Блoкнoт-Таганрог